«Летящая стрела на самом деле неподвижна, так как в каждый момент времени она покоится. А поскольку она покоится в каждый момент времени, то она покоится всегда» — так звучит парадокс знаменитого античного философа Зенона, апории которого до сих пор будоражат беспокойные умы. Как может что-то одновременно двигаться и стоять на месте? Как движение может никогда не начаться и никогда не закончиться одновременно?
Наша память — это лимб, и если бы она была местом, то местом лиминальным, или же, как писал этнограф Марк Оже о вокзалах, торговых центрах, аэропортах — не-местом. Оно по сути не имеет ауры и истории, ведь в нем никогда не задерживается живое — его пронизывают лишь постоянно текущие потоки людей. Примерно так же функционирует наше сознание — это неостановимая река образов, воспоминаний, надежд и желаний. Таким анахроническим не-местом будет и галерея: искусство и посетители в ней калейдоскопически сменяют друг друга, образуя лоскутные коллажи историй, которые запомнят лишь эти бренные стены.
Представьте, как время и пространство схлопываются в призрачном танце: поверхности растворяются, минуты застывают, обнажая наше настоящее, то, что философ Мартин Хайдеггер бы назвал dasein или вот-бытие. Наша личность в этот момент — точка сосредоточения лиминального времени, двуликий Янус которого смотрит одновременно и в прошлое, и в будущее. Мы привыкли к тому, что стрела истории летит линейно и вперед — даже современная наука не способна объяснить природу времени, которое не может быть обращено вспять, в отличие от физического пространства, разворачивающегося по всем направлениям. Тем не менее, у живущих в Андах носителей языка аймара, будущее находится не впереди, а за спиной, ведь это то, что недоступно нашему взору. Кто знает, возможно и путешествия во времени — не фантастический сюжет, а дело ближайших научных открытий.
Если повернуть линейность времени вспять или смешать векторы его направления в хаотическом безумстве, становится возможной и ностальгия по будущему — парадоксальная тоска по тому, что должно было бы, но не случилось. Призраком становится не только прошлое, явленное в воспоминаниях, фрагментах запечатленных моментов, которые убила фотография. Будущее также эфемерно — это сладкий фантазм, желанный и тут же невозможный. Блуждание по коридорам памяти и надежд становится символической охотой за временем, поворачиванием стрелок часов вспять. Мы раскидываем сети ума, пытаясь ухватить эти привидения, а они вырываются из наших силков, как маленькие зверушки: прошлого уже нет, будущего еще нет, а миг — призрачное ничто, растворенное на сетчатке глаза. Наше внимание пронизывает пространство и время, пока современность столкнула их в бесконечном хаосе, породив, в терминах социолога Зигмунта Баумана, социальную и политическую ретротопию, которая точку своего устремления усматривает в прошлом.
Там все знакомо, насыщено ностальгией: родные лица, памятные события, привычные формы, приевшиеся истины — однако в этих размытых образах проступает призрачная и омертвелая плоть ушедшего. Они написаны по архивным снимкам, но совершенно неконкретны, хонтологичны, вневременны и говорят о том, что прошлое — лишь нега забвения настоящего и будущего. Наша охота за временем, ностальгические воспоминания, мечты о грядущем, устроены как игра, исход которой всегда предрешен — мы сами оказываемся пойманными в эту ловушку безвременья.
Искусство, как писал художественный критик Гарольд Розенберг, убивает только мертвых. Меланхолия от утраты прошлого и будущего — тонкий камертон, позволяющий нам отличить новое от старого. В этой игре так много вопросов и непредсказуемости, что порой, кажется, невозможно вынести, ведь надежда — это тоже призрак: поймать его значит уверовать в невероятное, полюбить свою оголенную безысходность, в которой единственное, на что мы можем опереться, так это на то, что мы строим прямо сейчас.
«В ситуации, в которой ничего не может произойти, внезапно снова возможным становится все, что угодно»
Новая выставка Саши Кокачевой «Это ловушка. Это место — нигде, и это навсегда» продолжает хонтологические изыскания художницы, но пытается сменить направление нашего зрительского внимания с прошлого на будущее. Серия картин выполнена в характерной для Кокачевой манере — на коллажных холстах запечатлены лики прошлого, написанные углем, пастелью, баллончиками по старым архивным снимкам. Эти образы неконкретны и вневременны, что делает их смутно знакомыми — наверняка у каждого из нас найдутся в личном архиве похожие фотографии. Тем не менее, они очевидно призрачны и подчеркивают тем самым эфемерный характер прошлого.
Этой эфемерности противопоставляется жесткость стальных пластин, на которых проступает травление винтажных паттернов. Также жестки и стрелы, расположенные на стенах, которые словно пронизывают все пространство галереи. Их количество увеличивается по мере просмотра экспозиции, в какой-то момент и вовсе образуя хаотический рой, что ставит под вопрос привычные представления о линейности времени — как будто начинает менять свое направление сам вектор привычной нам истории.
Большая люстра, которая как будто упала, пролетев через проницаемый пол между этажами — отсылка к британскому сериалу «Сапфир и Сталь» (1979), цитата из которого и послужила названием для выставки. Именно его в качестве иллюстрации использует философ Марк Фишер в эссе «Медленная отмена будущего», чтобы показать парадоксальный характер современной ностальгии не просто по прошлому, но не случившемуся будущему. По сути Фишер, описывая персонажей сериала, застрявших в лимбе «нигде и навсегда», говорит о лиминальном пространственно-временном континууме, в котором время одновременно застыло и течет. Примерно так, по его мнению, чувствует себя обитатель «капиталистического реализма» и ретроутопии, которого лишили будущего.
Констатируя вслед за Фишером анахронизм и безвременье современности, Кокачева обнаруживает политический потенциал ностальгии, усматривая в подобном смешении временных направлений возможности для эмансипаторной игры. Коль скоро возможно тасовать пространственно-временные регистры, почему бы не представить себя охотником за временем, блуждающим по дому с привидениями? Стрелы, таким образом, становятся и оружием, которое помогает поймать призраков прошлого и будущего, и лутом, который можно собирать и складывать в своеобразные архивы как трофей. Однако не является ли архив колумбарием, а мы — не охотниками, но жертвами этой жестокой игры, исход которой всегда предрешен: единственное, что может задержаться в наших руках — это настоящее, которое мы строим прямо сейчас.
